Поводом для этого разговора стала книга «Он увидел солнце. Егор Летов и его время», недавно вышедшая в издательстве «Выргород». Её написал Александр Горбачёв, а оформили Дарья Яржамбек и Юрий Остроменцкий. Текст в ней набран шрифтом Tekst студии East of Rome, заголовки и сноски — Forma DJR Дэвида Джонатана Росса, а шрифтом Loos CSTM Fonts набрано то, что новые законы требуют добавлять в книги, издающиеся в России, — например, иноагентская плашка, которая говорит о том, что автор книги объявлен иностранным агентом.

В сообществах редакторов и дизайнеров, работающих с русскоязычными изданиями, эту плашку называют «е***а» (написать все буквы в этом слове нам не позволяет «Закон об информации, информационных технологиях и о защите информации»). Обычно в наших статьях нет обсценной лексики, но мы решили, что в разговоре о цензурных практиках стоит сохранить этот профессиональный жаргонизм.

НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ГОРБАЧЕВЫМ АЛЕКСАНДРОМ ВИТАЛЬЕВИЧЕМ ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ГОРБАЧЕВА АЛЕКСАНДРА ВИТАЛЬЕВИЧА

Дарья Яржамбек: Сначала хочу сказать, что это был один из тех счастливых заказов, над которыми очень сложно работать. Когда открываешь файл, чтобы внести какую-нибудь правку, проваливаешься в текст на часы. Несмотря на то, что в книге нет ничего прямо запрещённого цензурой, в ней упоминается куча людей, которых российское государство называет иностранными агентами, и сам ты тоже называешься иностранным агентом. Упоминание иностранных агентов в книгах и статьях накладывает на публикующих некоторые обязательства. Поэтому первый вопрос — куда ставить твою е***у?

Нужно ли сейчас большими буквами написать, что настоящий материал…?

Александр Горбачёв: Я оставляю это на усмотрение публикатора. В своих медиаресурсах, которые указаны в реестре Роскомнадзора, я ставлю е***у, но не настаиваю на том, чтобы её ставили все.

Ещё хочу сказать, что в книге всё же есть моменты цензуры, прежде всего они касаются наркотиков. Я писал, имея в виду актуальное законодательство по поводу наркотических веществ, поэтому виртуозно старался избегать названий. Например, я написал: «Он впервые попробовал вещество, которое стало символом психоделической революции».

И нам ещё пришлось в паре мест закрасить ссылки на нежелательные организации, потому что их по закону нельзя распространять, это могут приравнять к уголовному преступлению.

ДЯ: Почему ты принял решение именно закрасить их?

АГ: Мне кажется, правильно оставлять какие-то свидетельства того, что текст подвергся правке не по воле автора или издателя, а по воле закона. Так делают другие издатели, и это бросается в глаза, делает цензуру видимой. Хотя, наверное, конечно, в моей книжке это не так заметно, как у Салмана Рушди или в биографии Пазолини.

Цензурированная книга Роберто Карнеро «Пазолини. Умереть за идеи». Издательство АСТ, 2024

ДЯ: Я хотела как раз поговорить про этот кейс. Вот вышла книжка про Пазолини, в которой одна пятая зачёркнута чёрными плашками, и это создало некоторый шум. Даже случился раскол, люди спорили: стоило ли издавать книжку, если она зачёркнута на одну пятую.

Как тебе кажется, зачёркнутые страницы — уместное высказывание, и высказывание ли это?

АГ: Это, конечно, высказывание. Поскольку я не читал книжку, мне трудно судить, превратилось ли это в перформанс или там всё-таки сохранился смысл книги. В обоих случаях, мне кажется, это вполне легитимно, просто в одном случае книга переходит в разряд артефакта, а в другом случае это всё ещё книжка, из которой исчезла значимая часть. Но, мне кажется, споры возникли, потому что это был первый такой прецедент, сейчас это уже часть рутины.

Издательство «Corpus» такое делает постоянно: в книжке Рушди «Нож» такое есть, в новом романе Майкла Каннингема есть. Насколько я понимаю, это делается с ведома авторов.

Цензурированная книга Салмана Рушди «Нож». Размышления после покушения на убийство». Издательство Corpus, 2025

Цензурированная книга Майкла Каннингема «День». Издательство Corpus, 2025

ДЯ: Как тебе кажется, насколько долго это будет продолжаться в таком виде? Это рутина, с которой мы теперь будем иметь дело до тех пор, пока цензура существует, или вот эти изящные упражнения — иногда в остроумии, иногда в глубокомыслии — связанные с цензурными штуками, в какой-то момент просто прекратятся? Не будут больше выходить книжки с таким количеством видимой цензуры…

АГ: Конкретно этот приём сложно запретить, как будто. Но мы с тобой говорим 2 сентября. Вчера вступил в силу закон, запрещающий иноагентам заниматься просветительской деятельностью. Как это будет работать, пока никто не знает. Определение просветительской деятельности написано так, что под него подпадает вообще что угодно, включая пост в фейсбуке, не говоря уже о нон-фикшн-книжках.

И сейчас возникает какая-то серая зона, какой-то разнобой. «Фаланстер» все книги иноагентов убрал, а независимый книжный в условном Новосибирске, возможно, тихонечко убрал не всё, потому что к ним пока не приходили. «Яндекс.Книги» всё убрали, а на «Литресе» пока можно купить, я вчера проверял.

Перед вступлением закона в силу многие книжные магазины и издательства устраивали гаражные распродажи, на которых распродавали книги иностранных агентов. На фографии распродажа издательства НЛО. Изображение: соцсети НЛО

Мне кажется, есть какое-то раздражение тем, что «предатели Родины» по-прежнему позволяют себе публичное говорение внутри страны, а значит, их кто-то слушает. И это пытаются купировать. Но сейчас, мне кажется, всё зависит от того, как будут применять эти новые законы к книжной индустрии.

Есть прецеденты — дело, заведённое весной на Individuum и Popcorn Books, обыски в «Фаланстере» и «Подписных изданиях». Если сейчас этот тренд продолжится, если будут изымать книги иноагентов из магазинов, то, возможно, и к издателям придут. Спросят: «Какого хрена вы продаёте книги иноагентов, которым запрещено писать?» Тогда издатели будут больше страховаться, дуть на воду. Но что-то всё равно останется, потому что так живёт язык, язык запретить достаточно сложно. Может быть, будут не чёрные плашки, а троеточия в угловых скобках или ещё что-нибудь, какие-то следы цензуры неизбежно будут оставаться.

ДЯ: Когда только появились все эти законы об иноагентских плашках, было много горького веселья. Например, был флешмоб, когда дизайнеры придумывали какие-то красивые конструкции с этим абсурдным текстом, кто-то подкладывал под е***у остроумную музыку, если это было видео…

Твой текст, который описывает, каким образом мы показываем цензуру в книжке, он очень сильный. Его больно читать, хотя ты там ничего особенно страшного не написал, но получился какой-то новый вид трагичного концептуального искусства. Так и было задумано?

КАРТИНКА, ГДЕ ТЕКСТ ПОд ТОЧКОЙ ![12]

АГ: Мне нравится, что это длинный список. Ты читаешь, а он длится, и длится, и длится, и длится. Это добавляет некоторую абсурдность.

На днях на Blueprint вышла очень клёвая публикация, где книжный обозреватель советует книги иноагентов. И Blueprint сделали в начале плашку, где перечислены все иноагенты, которые в материале фигурируют. И поэтому, когда листаешь эту статью с телефона, плашка тоже длится и длится, и это производит очень сильный эффект. Всё сделано по правилам, но ты понимаешь, что это специальная абсурдизация происходящего.

В книге про Летова действительно был большой список иноагентов и большой перечень материй, которые имеют отношение к экстремизму, к суициду и к наркотикам. За то, что это всё получилось так объёмно, наверное, можно поблагодарить только героя, который везде успел побывать. И в политическом экстремизме оставить след, и в поэтическом, и в химическом, так скажем.

Мне кажется, что эта точка — очень классная находка. Я, когда увидел, вспомнил, что есть такой мем «злая точка», и вот эта «злая точка» своей формой как бы демонстрирует отношение к ней автора.

ДЯ: Мы между собой её называли «чёрная метка». Хочу сознаться, что у нас был источник вдохновения, — когда мы работали над книгой в Тбилиси, были протесты против результатов выборов, и какое-то время знаком протеста была чёрная жирная точка. Люди рисовали её на белых флагах, повязках на предплечье.

Это было реакцией на ситуацию, когда на одном из участков люди ставили отметки в бюллетенях чёрным маркером, который проступал через бумагу. Активисты подали в суд, потому что это нарушение тайны голосования, и, конечно, проиграли. В какой-то момент вокруг нас было очень много этих чёрных точек. Не знаю, можно ли говорить про протестный символ, что он красивый, но, если можно, то мне кажется, что он был очень удачный.

АГ: Да, хороший знак.

Чёрная точка на протестующих в Тбилиси. Изображение: Georgia Today

ДЯ: У меня к визуализации цензурных ограничений подход «чем хуже, тем лучше». То есть если должно быть восемь иноагентских плашек на странице, значит, будет восемь. Но ты в какой-то момент сказал, что так не годится. Почему?

АГ: Потому что мне кажется важным удобство читателя. Этот маркер позволяет не забыть о цензуре, но вместе с тем не слишком вторгается в текст.

Если подвал состоял бы из трёх е***л, они бы отвоёвывали себе пространство текста, а мне не хотелось, чтобы это происходило.

ДЯ: Ты писал книжку, которую собирался выпустить в пространстве несвободы, при том что в связи с героем довольно часто употребляется понятие внутренней свободы. Какие у тебя были ощущения в связи с этим?

АГ: Летов последовательно оставался в максимально некомфортном пространстве. Я говорю даже не про Россию, а про Омск, про его ГрОб-студию, которая не была похожа на профессиональную студию в том смысле, в котором это слово употребляют на Западе. Летов, с одной стороны, всё время оставался в этих границах, с другой стороны, всё время их преодолевал.

В случае музыки он буквально вылетал из пространства своей комнаты в космос, пользуясь метафорой Кабакова. И мне в каком-то смысле было важно сделать то же самое. Я понимал, что, наверное, можно пойти с этой книжкой куда-то ещё, и её издадут, но мне было важно издать её в России — для меня это отстаивание права на говорение.

То есть власти хотят сделать так, чтобы мой голос в этом пространстве не звучал, а я буду звучать всеми доступными способами, пока это возможно. Сейчас пространство снова сузилось, значит, придётся как-то ещё кочевряжиться.

КАРТИНКИ ИЗ КНИЖКИ ![17]

ДЯ: Вернёмся к твоему собственному иноагентству. Я хотела спросить, как ты работаешь с е***ой. Как она вписалась в твои тексты?

АГ: Это очень любопытно. Я переживал изначально, как она встанет в телеграм-канале про музыку, где у меня коротенькие рецензии. Там еа зачастую больше, чем сам текст. Но, честно говоря, она встала нормально, без боли. Потому что у постов была чёткая структура — текст, ссылка на ютьюб и потом ссылка на какой-нибудь благотворительный проект. Какого-то оттока подписчиков после появления еы я не заметил.

Интересно получилось с соцсетями. В каком-то смысле иноагентство даже пошло мне на пользу, потому что я стал реже влезать в бестолковые дискуссии. Начинаю что-то писать, думаю — ещё е***у ставить, да ну нахер.

С другой стороны, я в какой-то момент стал относиться к плашке как к своего рода приколу. Например, писать комментарий про что-нибудь совсем ерундовое, про еду, например, и к нему е***у ставить. Я знаю, что есть люди, которые к плашке относятся как к жёлтой звезде и очень страдают, но я использую её как какой-то элемент карнавала.

Сайт сервиса «Слеза». Сервис постоянно мониторит списки нежелательных организаций, иностранных агентов и экстремистов и предлагает медиа и блогам скрипт, который автоматически маркирует таких людей и организации эмодзи-слезой

ДЯ: То есть тебе кажется, что ирония всё ещё уместна?

АГ: Мне кажется, что нынешняя ситуация показывает, что ирония и смех уместны всегда и могут возникать и в более жутких ситуациях. В этом есть что-то летовское, на самом деле, в этом смехе в момент чего-то максимально чудовищного и жуткого.

ДЯ: Может быть, ты знаешь, почему люди в основном набирают е***у заглавными буквами, хотя законом это не велено?

АГ: В законе указано, что она должна быть большего размера, чем основной текст. Не написано, конечно, что она должна быть капслоком. Думаю, все уже просто копируют друг друга.

ДЯ: Давай поговорим про твой издательский проект. Можно же назвать его издательским проектом?

АГ: Да, издательская инициатива, издательский проект — главное, не издательство, а то всё время спрашивают: «Как там твоё издательство?» А это не издательство. В общем, штука называется StraightForward.

Если бы у этого термина не было каких-то дурацких эстрадных коннотаций, то можно было бы назвать нас продюсерским центром. Мы совмещаем в себе функции издательства и агентства, будучи при этом некоммерческой организацией. С одной стороны, мы помогаем авторам писать нон-фикшн-книжки, которые невозможно сейчас издать в России. С другой — помогаем эти книжки издавать на разных языках, то есть закидываем книжки издательствам, ведём с ними переговоры.

Но мы НКО — мы ничего себе не забираем, все права остаются у автора, и все деньги за все книжки тоже получает он. Сейчас я могу сказать, что у нас получаются хорошие книжки, у которых в той или иной мере успешная судьба. Все три изданные нами книжки попали в лонг-лист «Просветителя». Мы, наконец, набрали темп и скоро начнём выпускать больше.

Но с фандрайзингом у нас всё сложнее. Мы начинали на деньги моих партнёров, Лёши Докучаева и Феликса Сандалова, какие-то деньги получили от жертвователей, привлекали гранты. Но будем ли мы существовать через год, никто не знает, потому что пока устойчивого финансирования нам найти не удалось.

Сайт издательского проекта «StraightForward»

ДЯ: А вы доходите с авторами до стадии дизайна или это на стороне издательства?

АГ: Это на стороне издательства, у нас тут скорее совещательный голос. Я сам в это особенно не лезу, потому что мне хватает работы с текстом. Я думаю, что если наше мнение релевантно, то только для русскоязычных издателей.

ДЯ: Известно ли тебе, насколько легко найти дизайнера, готового оформлять подобную литературу?

АГ: Мне кажется, дизайнеров много. Это же творческая профессия, тот самый, прости господи, креативный класс, который выходил на улицы. Дизайнеры, которых я знаю, в большинстве своём покинули пространство Российской Федерации, поэтому я думаю, что найти дизайнера несложно, особенно учитывая, что дизайну гораздо проще остаться анонимным, чем тексту. Автор может взять псевдоним, но тогда человек имеет дело с псевдонимом точно так же, как с именем автора, а дизайнер может не подписываться, и это ни у кого вообще не вызовет вопросов.

Книги проекта «StraightForward»

ДЯ: У меня есть книжка, в которой точками закрашена почти вся команда. Тоже своего рода цензурная практика.

АГ: Да, цензура в обратную сторону, чтобы не создавать риски. У нас бывает, что фактчекер, например, подписывается только инициалами. Регулярно случается, что редактор или корректор, который, по всей видимости, в России, не хочет подписываться, и это как-то графически тоже решено.

БОБО КНИЖКА ![23]

ДЯ: Скажи, мы можем добавить в эту бочку дёгтя какую-нибудь ложку мёда?

АГ: Я не думаю, что это бочка дёгтя. Мне кажется, есть что-то чудесное в том, что книги читаются. Вдруг оказалось, что это нужный медиум.

Оказалось, что книги, документы, свидетельства нужны. В этом смысле можно закольцевать с началом: раз книга — это свидетельство, то это должно быть честное свидетельство, в котором есть в том числе и следы какого-то деспотического вмешательства.