Аделина Шайдуллина: Как появилась Школа дизайна в Ереване?

Игорь Гурович: Предыдущий ректор университета предложил мне сделать школу. Поскольку я понимаю, как устроен дизайн, но не очень понимаю, как устроено образование, я тут же позвонил моему другу Арсению Мещерякову и сказал: «Давай сделаем школу». На следующий день он прилетел в Ереван, и вот теперь школа есть.

По всем профессиональным дисциплинам это программа российской Школы дизайна, но студенты учатся по протоколу Республики Армения и получают 2 диплома, учат армянский язык, армянскую историю, едят в армянской столовой.

По составу у нас треть ереванцев, треть русско-армянских детей и треть русских детей.

АШ: А студенты работают с армянским письмом?

ИГ: Кто хочет работать, тот работает. Более того, на втором курсе один студент сделал наборный армянский шрифт. И полгруппы теперь пользуются им. Хотя это не по регламенту — по регламенту шрифт начинается на третьем курсе, но какую-то акциденцию под проект студенты могут сделать уже сейчас.

Айдентика Ассоциации литературных музеев Армении. Студенческий проект Иису Акопяна

АШ: Почему только на третьем?

ИГ: Вообще вышкинский регламент — он про то, что есть базовые вещи, без которых невозможно жить, и их нужно познавать постепенно. Всё остальное ты можешь выбирать, исходя из того, что к третьему курсу примерно понимаешь, чем хочешь заниматься.

Создание шрифтов — это специфическая вещь, почти не раскрученная в России и совсем не раскрученная в Армении, и нам хочется, чтобы студенты были повзрослее, когда начнут её изучать. Хочется, чтобы студенты рассматривали умение рисовать шрифты не как механический навык, а как способ достижения каких-то целей. Цели должны появиться. Для этого нужно время.

АШ: Вы говорили, что книжек про коммуникационный дизайн нет. Но разве чтобы делать хороший дизайн, не нужно прочитать какое-то количество книжек, например, по типографике?

ИГ: Есть много стратегий. Но по нашей программе студенты должны сначала делать ритмику, атмосферу — какие-то вещи, которые больше про чувство, чем про науку. И как только они понимают, куда их тянет, они могут начинать подбирать себе инструменты и учиться работать с ними. Тогда им придётся читать книжки, безусловно. Но они должны читать книжки, которые им помогают, а не просто читать книжки, чтобы потом сказать: «Мама, я много читаю».

Айдентика бренда одежды Cover. Студенческий проект Анастасии Черниковой

Айдентика парфюмерного бренда ACHQ. Студенческий проект Лианны Геворкян

АШ: Вы показываете студентам какие-то направления, куда их потенциально может тянуть?

ИГ: Я показываю то, что я люблю. Дизайнеры ведь не решают никаких уникальных проблем. Все эти проблемы люди последние 2000 лет как-то решали. Кто-то решал это удачно, кто-то неудачно. Вот я показываю тех, чьи решения мне нравятся.

Понятно, что в этом смысле наличие куратора — это не точный инструмент, кураторы показывают то, что любят сами. Поэтому разные студенты идут к разным кураторам.

У нас всего два курса, и на каждом по одной группе. Я преподаю на втором, и Гарегин Мартиросян, прекрасный армянский дизайнер, очень хороший, добрый, умный и дико эмпатичный, — на первом.

Костеры Гарегина Мартиросяна

АШ: А что вам приносят в качестве референсов студенты? На кого они смотрят?

ИГ: Люди разные, поэтому они приносят разное и смотрят на разное. Если бы они приносили одинаковое, меня бы это скорее пугало, чем радовало. Здесь есть какое-то количество богов ереванских. Есть прекрасный каллиграф Рубен Малаян, на которого все молятся. Есть какое-то количество симпатичных армянских бюро — например, Backbone, Triada Studio. И, конечно, студенты ими гордятся и на них смотрят.

Каллиграфия Рубена Малаяна

Айдентика магазина 4U.am. Дизайн: Backbone

Понятно, что студенты до сих пор смотрят на Карсона, и, мне кажется, в ближайшие 700 лет ещё будут смотреть. Но при этом они западают на каких-то молодых японцев, которых я не знаю. У них есть идея, которую они потихонечку начинают проговаривать, что Армения по типографике — это такая молодая Япония, и с армянскими буквами в принципе можно обращаться, как японцы с иероглифами.

100 Shapes, проект Риверс Янг, дизайнера, работы которой нравятся студентам Игоря Гуровича

АШ: Что вы обсуждаете со студентами, когда они у вас спрашивают, где и как искать работу?

ИГ: В моей картине мира нужно много пробовать. Поэтому мы стараемся, чтобы со второго курса студенты где-то работали, чтобы они получали опыт общения с заказчиком, с руководителем, чтобы после института приход на работу за зарплату не стал катастрофой.

Нужно получать опыт, а я скорее помогаю этот опыт отрефлексировать. Когда мы придумывали Вышку, мы говорили, что дизайнер — это очень многое. Он может руководить дизайн-процессом, быть переводчиком между государством и креативной группой, может внутри креативной группы занять любую позицию и на ней быть эффективным. Но чтобы эту позицию выбрать, нужно иметь опыт. Личный опыт — вещь, которую трудно заменить.

АШ: А дизайнерам не сложно совмещать работу и учёбу?

ИГ: Это сложно. Многие зашиваются и страдают. Но если вы уже решили быть дизайнером, полезно узнать, что это тяжело. И так будет в ближайшие 50 лет.

И ровно поэтому важно не готовиться к тому, чтобы заниматься некой абстрактной выдуманной профессией, а найти внутри этой профессии нишу, которая тебе не омерзительна.

Гобелены из совместного проекта Игоря Гуровича и Concept Carpet Lab

АШ: И для этого нужно попробовать разные ниши внутри этой профессии?

ИГ: Да. И когда ты что-то очень конкретное умеешь делать лучше всех, то твоя стоимость повышается.

АШ: Вы говорите со студентами про конкретные ниши?

ИГ: Когда был первый курс в Вышке 14 лет назад, мы говорили: «Дети, есть лакомый кусок: телевизор». Потому что большие агентства берут полторы тысячи долларов за секунду и делают плохо. Вы можете брать пятьсот — и делать быстрее и лучше.

АШ: А сейчас где лакомый кусок?

ИГ: Их много. У меня сбит прицел из-за того, что я сижу в Армении. Я понимаю, что здесь это какая-то штука между архитектурой и дизайном. Архитектор строит дом, а всё, что меньше в масштабе, чем дом, — может делать дизайнер: проектирование отделочных материалов, малые архитектурные формы, внедрение элементов бренда в архитектуру, навигация.

В Армении быстро растущий IT-рынок, поэтому коллеги, которые программируют, делают дизайн и понимают, как устроен маркетинг, должны разлетаться как пирожки.

Здесь много вещей, которыми здорово было бы заняться.

Коллажи Игоря Гуровича с армянскими кроссвордами, 2025

АШ: Вы говорили, что сознательно делать дрянь за деньги нельзя. А что делать, если я выпускница института, и мне очень нужны деньги?

ИГ: Во-первых, есть способы эту дрянь полюбить. Тогда она становится не дрянью, а жизненным опытом. Поставить себе локальную задачу и решать её. Или разобраться с возможностями своей психоустойчивости: «Я хожу в нелюбимую компанию и пытаюсь выяснить, насколько меня хватит».

Но вообще, это, конечно, портит карму.

АШ: Мой преподаватель, Дима Гусев, говорил: с каждым проектом-дрянью дизайнер откатывается назад в своём развитии.

ИГ: Ну, чёрт его знает, я с этим не согласен, потому что мне кажется, что неудача — это какая-то сильная штука, которая может двигать и вперёд, и назад. Если ты понимаешь, как и почему случилась неудача, то можешь сделать так, чтобы она не повторилась.

АШ: Мы сейчас все говорим, что закончилось время, когда можем что-то планировать. Вы обсуждаете это со студентами?

ИГ: Ну, это очевидная вещь. Горизонт планирования сократился. Но всё-таки какие-то планы можно строить. Например, план не стать говном. Его и сейчас можно реализовывать.

Плакаты Игоря Гуровича для Noor Bar, 2025

АШ: Сейчас очень непонятное время не только из-за событий в мире, но и из-за того, что появляется много нейросетевых инструментов, которые потенциально могут заменить дизайнеров. Студенты не переживают из-за этого?

ИГ: Это штука, которую мы обсуждали много раз. Казалось, что мобильная фотография убьёт фотографию, а электронная книга убьёт книгу, а кино убьёт театр. Но технические революции и новшества вышибают неуверенных в себе середняков. Уверенным в себе середнякам и тем, кто выше, они не страшны.

К тому же наша школа появилась, когда нейросети уже были. Поэтому мы просто превращаем их в союзника, а не врага.

АШ: А студенты много пользуются нейросетями?

ИГ: По регламенту у них есть несколько заданий, связанных с нейросетями. Кто-то выполняет их более успешно, кто-то — менее. А дальше все сами решают, насколько им нужен этот набор инструментов. Кто-то много им пользуется, кто-то немного.

АШ: Какая самая распространённая студенческая ошибка в работе с нейросетями?

ИГ: Когда нейросеть пытаются использовать как какую-то творческую штуку, как креатора, а она пока ещё не умеет делать хорошо.

Но нейросети нужны для того, чтобы сделать много и выбрать стратегию. Вместо того чтобы сидеть и делать 25 вариантов за 4 дня, ты можешь 150 вариантов сделать за полчаса — и потом принять решение. В рамках выбранной стратегии человек делает гораздо лучше пока, но в студенческих работах меня сейчас волнует не качество картинки, а то, какие решения человек принял.

АШ: Вы обсуждаете со студентами авторское право в контексте нейросетей?

ИГ: Когда в мире происходит то, что происходит сейчас, история с авторскими правами ощущается какой-то вещью из бывшего мира, который давно рухнул. Но, конечно, такой разговор предстоит.

АШ: Давайте его начнём.

ИГ: Есть уголовное законодательство страны проживания. Его не надо нарушать. Всё остальное можно. Всё остальное нормально.

АШ: А ваш сын AI-художник и арт-директор Миша Гурович говорит, что нельзя загружать в Midjourney чужие картинки!

ИГ: Он живёт в Голландии, и у него жёсткая голландская мораль. А у меня мягкая армянская мораль. Но это, конечно, ещё может зависеть от заказчика. Я вообще к цитатам отношусь очень нежно. Нейросеть же — это какой-то плавильный котёл, в котором цитаты и чужие картинки получают новую жизнь. И это ужасно интересно.

Работы Миши Гуровича

АШ: То есть если я сейчас пойду и обучу на ваших плакатах модель, вы не будете против?

ИГ: Не буду, потому что я меняюсь, и мне это ужасно нравится. Если нейросеть будет делать меня десятилетней давности — пусть делает. Для меня это, с одной стороны, уже неактуально, а с другой — даже любопытно.

Листы, сделанные моделью, обученной на плакатах Игоря Гуровича 2014–2015 годов

АШ: Вы говорили, что для профессии сейчас самое счастливое время, потому что дизайн становится вхож во все сферы. Нет ли ощущения, что с помощью тех же самых нейросетей в дизайн становятся похожи люди из других сфер — и это влияет на качество дизайна?

ИГ: Когда появились компьютеры, в дизайн пришло много непрофессиональных людей. Но как-то индустрия это съела. Есть много профессий внутри дизайна, в которых нейросети не являются конкурентами. Например, можно пойти управлять дизайнерами. Можно писать книжки про дизайн, — они в последние лет 10 стали ужасно авторскими.

АШ: Но если я только закончила институт, я не могу сразу пойти и написать книжку про дизайн.

ИГ: Вероятность того, что хорошую книжку про дизайн напишете вы, гораздо выше, чем вероятность того, что такую напишет нейросеть. Она не выбирает, что ей читать, и у неё нет никаких личных качеств.

АШ: А чтобы пойти управлять дизайнерами, нужно сначала проработать дизайнером много лет…

ИГ: Это какое-то русское самоуничижение. Если я хорошо руковожу людьми, почему бы мне не руководить людьми?

АШ: А как мне, как работодателю, убедиться в том, что вы разбираетесь в сфере? Просто поверить на слово?

ИГ: Да, или не поверить. Ещё можно дать тестовое задание.

Афиша презентации аудиоинсталяции HSE SOUND LAB в культурном центре Дом. Дизайн: Игорь Гурович

АШ: А тестовые вы обсуждаете со студентами: делать или не делать, брать деньги за них или нет?

ИГ: Здесь нет никакого правила. Если тебе в месте мечты предложили сделать тестовое задание — надо быть последним идиотом, чтобы говорить: «Нет, я не буду».

Мы всё время обсуждаем, что профессия живёт по законам профессии. Но это не так. Всё живёт по человеческим законам. Люди бывают хорошие, плохие, умные, эмпатичные, добрые, злые. И ведут себя в профессии так же, как ведут себя во дворе.

Афиша фестиваля Metakansk, 2025. Дизайн: Игорь Гурович

АШ: Значит ли это, что нельзя разделять художника и его произведение?

ИГ: Это вообще ничего не значит. Но если я знаю человека, то, как правило, вижу в его работах его характер и его представления о добре и зле.

АШ: Эрик Гилл был очень плохим человеком. Видно ли это в его работах?

ИГ: Ну, я с Эриком Гиллом не знаком, а я знаком, например, со всеми участниками Grapus. Это люди с очень внятной позицией. И, когда они распадались, Пьер Бернар сказал: «Я хочу научить правительство понимать, что такое хороший дизайн». Он ушёл в университет культуры и брал большие проекты. Они были хуже, чем проекты Grapus, но ему было важно, что он пытается приучить культурные институции Франции заказывать хороший дизайн.

Алекс Джордан сказал: «Я коммунист, поэтому я буду делать ещё левее и ещё страньше, и буду работать на партию». А Жерар Пари-Клавель сказал, что не хочет работать в мире, где дизайнер за день делает плакат, а потом две недели расставляет логотипы, и стал художником.

То есть они все что-то думали про эту жизнь — и это отражалось в том, что они делали.

Афиша ретроспективы Grapus, 1982. Дизайн: Grapus Плакат ко дню рождения газеты L’Avant-Garde, 1976. Дизайн: Grapus

Афиша спектакля «Укрощение строптивого», 1979. Дизайн: Grapus

АШ: Вы говорили, что у вас много вопросов к себе, профессии, к задачам, которые приходится решать. Можете рассказать, какие это вопросы?

ИГ: Мне сложно про себя говорить. Но мой старший друг и учитель, Ален ле Кернек, когда мне было 30, сказал, что правильно раз в пять лет меняться. И самое страшное, что может произойти — это то, что ты себе понравишься и полюбишь в каком-то физическом и творческом изводе. И это начало конца. И, к сожалению, многие хорошие, талантливые люди это пережили, полюбив — и начали бесконечно реплицировать свой успех. Поэтому я всё время пытаюсь себя менять.

Мне ужасно нравится, когда в каждом новом проекте ты волнуешься, как в детстве: «Не знаю, сделаю или нет, получится ли». Мне нравится ощущение того, что всё может крякнуться, потому что ты зашёл на чужую территорию и не очень понимаешь, как тут всё устроено.

Я ужасно боюсь, что в какой-то момент я перестану меняться. Потому что это эмоционально сложно.

АШ: Дизайн-образование тоже должно меняться каждые 5 лет?

ИГ: Оно должно меняться чаще — это вещь живая. Оно проектирует завтрашний день. Если у человека нет живого ощущения завтрашнего дня, то он не сможет делать хороший дизайн. Мы же не можем сказать, что дизайн 50-х годов как-то описывает реалии 2025 года. Хотя он не стал хуже за 75 лет — просто не описывает то, что происходит с нами.

Задача школы — научить детей чувствовать завтрашний мир и послезавтрашний. Но это вообще задача дизайна.

Игорь Гурович

@guronpics
arbeitskollektiv
ostengruppe